![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
56. Я прожил в Киеве 20 лет и первую половину этого срока постоянно ощущал себя именно в ссылке – после Питера. Кое-что об этом я уже написал в другом месте, не буду повторяться. Мне понадобилось довольно много времени плюс поездка в Одессу, чтобы что-то близкое уловить в этом странном, барочном облике Киева... а уж вхождение в киевский андеграунд, с моей-то неконтактностью, продлилось едва ли не все эти двадцать лет.
56а. Однако я принял участие во многих начинаниях оного андеграунда и его окрестностей. Как говорит мой младший брат, перечислю навскидку: пиитическая группа «апокалиптики» (впоследствии «постфутуристы»), подпольный театрик «Чен-Дзю», клуб любителей фантастики «Световид» (где, между прочим, я прочел первую в моей жизни лекцию, о символике Босха) и затем отколовшийся от него «Перевал», перформанс-группа «Глоссолалия», Киевский филиал Гуманитарного фонда, Объединение верлибристов (не помню точное название!), группа художников «39,9 º С», «литттеррористы», боровшиеся за права автора в СССР, журнал «Новый Круг» (первый номер догнал меня уже в Чикаго), подпольная газета «Полуинтеллигент»... и, наконец, «Театральный Клуб» (впоследствии «Неомифологический театр»), сначала неформальная группа, потом театр-студия (о нем - отдельно).
Именно потому, что я перепробовал множество неформальных групп, могу сказать со всей возможной ответственностью: большинство из них – напрасная потеря времени и себя.
56б. Учеба в моем втором вузе – Литинституте – мне очень нравилась: и потому, что можно было хоть на время покидать Киев, и потому, что учиться было очень легко – большая часть предметов мне уже была в той или иной мере знакома. Странновато сейчас слышать, что кому-то учиться там не нравится! Ну и не учились бы, зачем же зря мучиться-то?..
Однако вот сегодня заглянул я на сайт выпускников Литинститута и не нашел себя. А поскольку при переходе советской границы я потерял литинститутский диплом, то и доказать, что я там действительно учился, не так-то просто. Впрочем, доказывать некому и незачем.
Перед отъездом я специально зашел в Литинститут, попрощаться. Со зданием, которое меня, конечно же, не узнало.
56в. Кроме двух высших образований, у меня есть третье, актерское. Вышеупомянутый «Театральный Клуб» был задуман как спецшкола. Были несколько энтузиастов-специалистов в качестве учителей (а именно три актера, два художника и я, к тому времени уже окончивший Литинститут и по-прежнему непечатный) – и так называемые «школьники», т.е. молодежь от пятнадцати до восемнадцати лет. Один из актеров учил сценическому движению, другой – сценической речи, третий – театральному фехтованию; художники учили рисовать и лепить, и мы все вместе делали декорации; я читал лекции по литературе, драматургии и сравнительной мифологии... все это с утра, а вечером репетиции и спектакли; учителя одной дисциплины становились студентами другой, и вот так я получил мое театральное образование (это я как раз могу доказать документально; правда, это не вполне высшее, но самое настоящее актерское образование: я актер третьей категории; существует еще первая и высшая [а почему нет второй, выяснить мне не удалось]). Если учесть, что параллельно я еще работал завлитом в другом театре, то понятно, что заниматься, например, воспитанием детей мне было некогда. Но они и сами довольно много времени проводили в «Театральном Клубе», и одно из моих счастливых воспоминаний: урок фехтования, я только что научился, падая, парировать выпад противника, на это смотрит мой младший сын, тогда восьмилетний, и выносит свое заключение: «Пап, ты классно падаешь!».
Я сыграл маркиза де Сада в спектакле «Марат-Сад», Справедливого Сапожника в «Кабале святош» и еще парочку неплохих ролей. Кстати, в «Чен-Дзю», я сыграл Битти в «451º по Фаренгейту» и Арлекина (он же Пьеро, он же Мандельштам, он же Кузмин) в «Поэме без героя».
Снимался я и в кино... однако это уже начинает напоминать охотничьи рассказы.
В «Театральном Клубе» состоялись мои первые выставки коллажей. И еще много чего...
Поэтому, когда моя жена впервые заговорила о том, что пора уезжать, я ничтоже сумняшеся возразил: как же я брошу театр, в который столько вложил и который столько вложил в меня?
Это был в самом деле второй дом. Я мог прийти в любое время суток и знал, что если есть кофе, мне нальют чашку, и если есть бутерброд, мне отломят кусок...
Тем не менее спасибо моей жене, видевшей дальше меня! Она не сомневалась, что уезжать надо немедленно. И была совершенно права.
И однако же: помню, мы с ней посмотрели только что выпущенный спектакль (по Булгакову и Мандельштаму, сейчас не могу вспомнить название), вышли, и она вдруг спросила:
– Ну и как же мы уедем?..
57. Уже 15 лет мы живем в Чикаго; здесь классно, как ни в одном из виденных мной городов (а видел я все-таки немало, и многие мне понравились: Пуэрта-Вайарта, Нью-Йорк, Санта-Фе, Сан-Франциско, Париж, Лондон, Амстердам, Вена, Венеция, Флоренция, Сиена, Рим, Иерусалим... плюс в советский период – Керчь, Одесса, Львов, Астрахань, Сухуми, Рига, Каунас, Краков...). Совершенно не испытываю ничего похожего на ностальгию ни по Киеву, ни по Москве, ни по Питеру, ни по Советскому Союзу вообще. А вот Крым... хм...
Однако за эти годы я уже несколько раз смотался в Москву, в Питер и в Киев – а в Крым пока не выбрался. Хм-хм...
57а. Впрочем, в Израиле я чувствовал себя совершенно как дома – потому что удивительно похоже на Крым. До смешного, до мелких деталей вроде белых маленьких улиток, облепивших сухие травинки...
57б. В Израиле мы вообще-то были на свадьбе племянницы. Представьте себе на минутку эту свадьбу: площадка над морем (Средиземным!) на территории киббуца (иначе говоря, колхоза!), огороженная настоящими античными колоннами, натащенными из раскопок Аполлонии (а, чего б хорошего, а уж колонн-то у нас завались!); молодой раввин, кругленький и, кажется, клюкнувший заранее (если бы поменять на нем униформу, вылитый православный попик!), невеста с развевающейся на средиземноморском ветру фатой – полная ассоциация с Никой Самофракийской (как впоследствии выяснилось, она довольно долго тренировалась перед зеркалом с вентилятором); религиозно-хипные музыканты, на которых цицисы вполне органично сочетаются с разными фенечками; некоторые из гостей не расстаются с оружием... и ревущий репродуктор: «Льются песни, льются вина,/ и звенят бокалы в такт!/ Ще не вмэрла Украина,/ если мы гуляем так!..».
Я и раньше считал сюрреализм самым жизненным направлением, а теперь окончательно в этом убедился.
58. Мой брат до сих пор живет в Питере – точнее, в Пушкине. Он, между прочим, военный моряк.
58а. Он рассказывал, как ему в связи с присвоением очередного звания показывали в местном отделении КГБ копию моего дела, где, в частности, было написано: «...живет богемной жизнью...». По его словам, он очень смеялся. И действительно, смешно. Лично я богемную жизнь представляю иначе.
Впрочем...
59. Был я в археологической экспедиции (опять же в Крыму). Копали стойбище мустьерцев; впрочем, там было много сарматской керамики вокруг. На завтрак было всегда одно: сало, чеснок и помидоры, без хлеба. Неплохое меню, кстати. Один из тех редких случаев, когда коллектив меня обожал. Сколько я им стихов у костра перечитал...
60. У меня было много друзей и немало приятелей, и даже ученики; среди них были русские, украинцы, белорусы, евреи, метисы и креолы; был даже один квартерон: на четверть еврей, на четверть казах, на четверть русский и на четверть литовец; был и один финн (да-да, и друг степей калмык, куда же без него!..). Некоторые из них сегодня более или менее известны; тот же квартерон, по-моему, широко печатается. С некоторыми из них я в разное время что-то сотворил в соавторстве (фантастические рассказы, пьесы, статьи, рецензии, шуточные поэмы и т.д.), с другими вместе выставлялся или участвовал в разных перформансах, акциях и т.п. Некоторые даже считают, что я помог им войти в литературу. Многие из них сейчас, как и я, за пределами России (и Украины). Некоторые появились уже здесь. В свое время я переживал, когда терял их, одного за другим; в свое время я ощущал какие-то их поступки как предательства; но в свое время понял, что и сам порой предавал их, так что жаловаться не приходится. Вообще не то странно, что друзья уходят, а то, что некоторые из них остаются. Остающимся – спасибо.
...А однажды я привел к поэту и переводчику Александру Ревичу моих тогдашних друзей: Лешу Парщикова и Сашу Еременко. Мы втроем читали некоторое время, после чего Ревич уверенно сказал, что один из нас гениален, а двое других великие. И ну вот никакими силами не могу вспомнить, кто кто!
60а. Друг по кличке Тристан, научивший меня ездить на велосипеде и еще многому (однажды мы с ним дрались, спина к спине, против преобладающего числом противника), живет в Москве, как и некоторые другие мои друзья – но что-то мне говорит, что больше в Москву я не поеду.
61. Здесь, в Чикаго, я тоже играл на сцене. Немного, правда.
62. Здесь я занялся керамикой, участвовал в разных выставках и даже продал некоторые из моих работ, а также побывал (неоднократно) на сборищах любителей фантастики «Capricon», «Worldcon», «Windicon» и др., а также на разных других арт-тусовках...
63. Здесь мы начали делать журнал – и поныне продолжаем это безнадежное дело.
64. Здесь наши сыновья стали взрослыми и как будто неплохими людьми.
64а. Наш старшенький был еще школьником, когда проявились его компьютерные сверхспособности. Его даже наняли в Пентагон рассчитывать какие-то вертолетные траектории, не то взлета, не то посадки. Через некоторое время выяснилось, что ему, еще не гражданину США, нельзя заниматься такими секретными вешами, и его уволили. Но без него вертолеты взлетали (или садились) не так хорошо, и его в порядке исключения приняли обратно.
64б. И еще он много чего натворил и, Бог даст, еще натворит.
64в. Младшенький тоже не промах. Борхеса прочел сперва по-английски, потом по-русски и собирается прочесть в оригинале. Вообще владеет русским, английским, французским, греческим, читает на иврите, украинском, старофранцузском. И фильм у него, теперь уже можно сказать, неплохой получился; только, к сожалению, он обещал сделать два варианта: русско- и англоязычный – но обломался и сделал только англо. Ладно, не буду придираться. Это уже второй, собственно. Первый, под названием «Шум шумеров», был короткометражный, минут 6; а второй, «В поисках происхождения статуй», почти полчаса.
64г. Однако, увидев себя на экране, я как-то смутился. У меня роль профессора – но уж больно я и в самом деле на профессора похож! Это я-то, а?!
65. Так, что еще? Ага, переписывался с Бродским и познакомился с ним...
А остановлюсь-ка я здесь, ок? Всего все равно не перескажешь.
56а. Однако я принял участие во многих начинаниях оного андеграунда и его окрестностей. Как говорит мой младший брат, перечислю навскидку: пиитическая группа «апокалиптики» (впоследствии «постфутуристы»), подпольный театрик «Чен-Дзю», клуб любителей фантастики «Световид» (где, между прочим, я прочел первую в моей жизни лекцию, о символике Босха) и затем отколовшийся от него «Перевал», перформанс-группа «Глоссолалия», Киевский филиал Гуманитарного фонда, Объединение верлибристов (не помню точное название!), группа художников «39,9 º С», «литттеррористы», боровшиеся за права автора в СССР, журнал «Новый Круг» (первый номер догнал меня уже в Чикаго), подпольная газета «Полуинтеллигент»... и, наконец, «Театральный Клуб» (впоследствии «Неомифологический театр»), сначала неформальная группа, потом театр-студия (о нем - отдельно).
Именно потому, что я перепробовал множество неформальных групп, могу сказать со всей возможной ответственностью: большинство из них – напрасная потеря времени и себя.
56б. Учеба в моем втором вузе – Литинституте – мне очень нравилась: и потому, что можно было хоть на время покидать Киев, и потому, что учиться было очень легко – большая часть предметов мне уже была в той или иной мере знакома. Странновато сейчас слышать, что кому-то учиться там не нравится! Ну и не учились бы, зачем же зря мучиться-то?..
Однако вот сегодня заглянул я на сайт выпускников Литинститута и не нашел себя. А поскольку при переходе советской границы я потерял литинститутский диплом, то и доказать, что я там действительно учился, не так-то просто. Впрочем, доказывать некому и незачем.
Перед отъездом я специально зашел в Литинститут, попрощаться. Со зданием, которое меня, конечно же, не узнало.
56в. Кроме двух высших образований, у меня есть третье, актерское. Вышеупомянутый «Театральный Клуб» был задуман как спецшкола. Были несколько энтузиастов-специалистов в качестве учителей (а именно три актера, два художника и я, к тому времени уже окончивший Литинститут и по-прежнему непечатный) – и так называемые «школьники», т.е. молодежь от пятнадцати до восемнадцати лет. Один из актеров учил сценическому движению, другой – сценической речи, третий – театральному фехтованию; художники учили рисовать и лепить, и мы все вместе делали декорации; я читал лекции по литературе, драматургии и сравнительной мифологии... все это с утра, а вечером репетиции и спектакли; учителя одной дисциплины становились студентами другой, и вот так я получил мое театральное образование (это я как раз могу доказать документально; правда, это не вполне высшее, но самое настоящее актерское образование: я актер третьей категории; существует еще первая и высшая [а почему нет второй, выяснить мне не удалось]). Если учесть, что параллельно я еще работал завлитом в другом театре, то понятно, что заниматься, например, воспитанием детей мне было некогда. Но они и сами довольно много времени проводили в «Театральном Клубе», и одно из моих счастливых воспоминаний: урок фехтования, я только что научился, падая, парировать выпад противника, на это смотрит мой младший сын, тогда восьмилетний, и выносит свое заключение: «Пап, ты классно падаешь!».
Я сыграл маркиза де Сада в спектакле «Марат-Сад», Справедливого Сапожника в «Кабале святош» и еще парочку неплохих ролей. Кстати, в «Чен-Дзю», я сыграл Битти в «451º по Фаренгейту» и Арлекина (он же Пьеро, он же Мандельштам, он же Кузмин) в «Поэме без героя».
Снимался я и в кино... однако это уже начинает напоминать охотничьи рассказы.
В «Театральном Клубе» состоялись мои первые выставки коллажей. И еще много чего...
Поэтому, когда моя жена впервые заговорила о том, что пора уезжать, я ничтоже сумняшеся возразил: как же я брошу театр, в который столько вложил и который столько вложил в меня?
Это был в самом деле второй дом. Я мог прийти в любое время суток и знал, что если есть кофе, мне нальют чашку, и если есть бутерброд, мне отломят кусок...
Тем не менее спасибо моей жене, видевшей дальше меня! Она не сомневалась, что уезжать надо немедленно. И была совершенно права.
И однако же: помню, мы с ней посмотрели только что выпущенный спектакль (по Булгакову и Мандельштаму, сейчас не могу вспомнить название), вышли, и она вдруг спросила:
– Ну и как же мы уедем?..
57. Уже 15 лет мы живем в Чикаго; здесь классно, как ни в одном из виденных мной городов (а видел я все-таки немало, и многие мне понравились: Пуэрта-Вайарта, Нью-Йорк, Санта-Фе, Сан-Франциско, Париж, Лондон, Амстердам, Вена, Венеция, Флоренция, Сиена, Рим, Иерусалим... плюс в советский период – Керчь, Одесса, Львов, Астрахань, Сухуми, Рига, Каунас, Краков...). Совершенно не испытываю ничего похожего на ностальгию ни по Киеву, ни по Москве, ни по Питеру, ни по Советскому Союзу вообще. А вот Крым... хм...
Однако за эти годы я уже несколько раз смотался в Москву, в Питер и в Киев – а в Крым пока не выбрался. Хм-хм...
57а. Впрочем, в Израиле я чувствовал себя совершенно как дома – потому что удивительно похоже на Крым. До смешного, до мелких деталей вроде белых маленьких улиток, облепивших сухие травинки...
57б. В Израиле мы вообще-то были на свадьбе племянницы. Представьте себе на минутку эту свадьбу: площадка над морем (Средиземным!) на территории киббуца (иначе говоря, колхоза!), огороженная настоящими античными колоннами, натащенными из раскопок Аполлонии (а, чего б хорошего, а уж колонн-то у нас завались!); молодой раввин, кругленький и, кажется, клюкнувший заранее (если бы поменять на нем униформу, вылитый православный попик!), невеста с развевающейся на средиземноморском ветру фатой – полная ассоциация с Никой Самофракийской (как впоследствии выяснилось, она довольно долго тренировалась перед зеркалом с вентилятором); религиозно-хипные музыканты, на которых цицисы вполне органично сочетаются с разными фенечками; некоторые из гостей не расстаются с оружием... и ревущий репродуктор: «Льются песни, льются вина,/ и звенят бокалы в такт!/ Ще не вмэрла Украина,/ если мы гуляем так!..».
Я и раньше считал сюрреализм самым жизненным направлением, а теперь окончательно в этом убедился.
58. Мой брат до сих пор живет в Питере – точнее, в Пушкине. Он, между прочим, военный моряк.
58а. Он рассказывал, как ему в связи с присвоением очередного звания показывали в местном отделении КГБ копию моего дела, где, в частности, было написано: «...живет богемной жизнью...». По его словам, он очень смеялся. И действительно, смешно. Лично я богемную жизнь представляю иначе.
Впрочем...
59. Был я в археологической экспедиции (опять же в Крыму). Копали стойбище мустьерцев; впрочем, там было много сарматской керамики вокруг. На завтрак было всегда одно: сало, чеснок и помидоры, без хлеба. Неплохое меню, кстати. Один из тех редких случаев, когда коллектив меня обожал. Сколько я им стихов у костра перечитал...
60. У меня было много друзей и немало приятелей, и даже ученики; среди них были русские, украинцы, белорусы, евреи, метисы и креолы; был даже один квартерон: на четверть еврей, на четверть казах, на четверть русский и на четверть литовец; был и один финн (да-да, и друг степей калмык, куда же без него!..). Некоторые из них сегодня более или менее известны; тот же квартерон, по-моему, широко печатается. С некоторыми из них я в разное время что-то сотворил в соавторстве (фантастические рассказы, пьесы, статьи, рецензии, шуточные поэмы и т.д.), с другими вместе выставлялся или участвовал в разных перформансах, акциях и т.п. Некоторые даже считают, что я помог им войти в литературу. Многие из них сейчас, как и я, за пределами России (и Украины). Некоторые появились уже здесь. В свое время я переживал, когда терял их, одного за другим; в свое время я ощущал какие-то их поступки как предательства; но в свое время понял, что и сам порой предавал их, так что жаловаться не приходится. Вообще не то странно, что друзья уходят, а то, что некоторые из них остаются. Остающимся – спасибо.
...А однажды я привел к поэту и переводчику Александру Ревичу моих тогдашних друзей: Лешу Парщикова и Сашу Еременко. Мы втроем читали некоторое время, после чего Ревич уверенно сказал, что один из нас гениален, а двое других великие. И ну вот никакими силами не могу вспомнить, кто кто!
60а. Друг по кличке Тристан, научивший меня ездить на велосипеде и еще многому (однажды мы с ним дрались, спина к спине, против преобладающего числом противника), живет в Москве, как и некоторые другие мои друзья – но что-то мне говорит, что больше в Москву я не поеду.
61. Здесь, в Чикаго, я тоже играл на сцене. Немного, правда.
62. Здесь я занялся керамикой, участвовал в разных выставках и даже продал некоторые из моих работ, а также побывал (неоднократно) на сборищах любителей фантастики «Capricon», «Worldcon», «Windicon» и др., а также на разных других арт-тусовках...
63. Здесь мы начали делать журнал – и поныне продолжаем это безнадежное дело.
64. Здесь наши сыновья стали взрослыми и как будто неплохими людьми.
64а. Наш старшенький был еще школьником, когда проявились его компьютерные сверхспособности. Его даже наняли в Пентагон рассчитывать какие-то вертолетные траектории, не то взлета, не то посадки. Через некоторое время выяснилось, что ему, еще не гражданину США, нельзя заниматься такими секретными вешами, и его уволили. Но без него вертолеты взлетали (или садились) не так хорошо, и его в порядке исключения приняли обратно.
64б. И еще он много чего натворил и, Бог даст, еще натворит.
64в. Младшенький тоже не промах. Борхеса прочел сперва по-английски, потом по-русски и собирается прочесть в оригинале. Вообще владеет русским, английским, французским, греческим, читает на иврите, украинском, старофранцузском. И фильм у него, теперь уже можно сказать, неплохой получился; только, к сожалению, он обещал сделать два варианта: русско- и англоязычный – но обломался и сделал только англо. Ладно, не буду придираться. Это уже второй, собственно. Первый, под названием «Шум шумеров», был короткометражный, минут 6; а второй, «В поисках происхождения статуй», почти полчаса.
64г. Однако, увидев себя на экране, я как-то смутился. У меня роль профессора – но уж больно я и в самом деле на профессора похож! Это я-то, а?!
65. Так, что еще? Ага, переписывался с Бродским и познакомился с ним...
А остановлюсь-ка я здесь, ок? Всего все равно не перескажешь.
